ВОЛНА - блошиная
День задастся, это мне стало ясно в тот самый момент, когда я вывалилась из лавки в одном из моих любимых уголков Тель-Авива, чтобы нос к носу столкнуться с министром внутренних дел, Эли Ишаем.
Эли проталкивался через толчею переулка со своей многочисленной свитой и, кажется, ожидал встретить меня не больше, чем и я его, потому что он остановился как вкопанный, уставился на меня и несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, после чего он почему-то смешался, пробормотал "шалом", и процессия двинулась дальше по своим предвыборным делам.
Я всматриваюсь в старенький польский комод, подхожу к нему и первым делом засовываю голову в ящики и втягиваю носом его запах. В голове звучит что-то Ежи Петерсбурского, я провожу пальцами по подернутым вязью времени дверцам и понимаю, что мы будем жить долго и счастливо.
Обсудив детали, мы с продавцом Каримом вместе отправляемся в дебри блошиного рынка на поиски еще кое-чего из задуманной истории. По пути к нам присоединяются его друзья, так мы и идем – несколько больших дядек и пигалица-я. Уж не знаю, что я за впечатление такое беспомощное произвожу, да только то один меня за шиворот затаскивает на тротуар, спасая от машин, то другой басит: "Осторожно, девочка, тут острый угол, ударишься!" Они показывают мне вещи, но я доверяю только своему сердцу, и мы возвращаемся в лавку Карима ни с чем.
Сбегав за кофе, я застаю его сидящим на моем комоде. "Эй! – я смеюсь и ругаюсь. - Ну-ка слАЗЬ! Это теперь моя детка!" "Забирайся", - примирительно говорит Карим и освобождает место рядом. Я тоже запрыгиваю на комод, и мы принимаемся пить кофе, болтать ногами и разговаривать обо всем на свете.
"В следующий раз придешь, угощу тебя хорошим эспрессо!" - обещает Карим, презрительно скосившись на мой "соя латте". Тут настает мой черед высказать свое "фи". "Что ты сказал?! Эспрессо?! Да какой же ты араб после этого?!!" - присвистываю. "Аааа, я варил свой фирменный, тут начался такой бардак, никто работать не хотел".
Вдруг вспомнив, что я выложила ему всю сумму, даже не пискнув, я все-таки решаю заявить о себе, пусть даже для протокола. "Между прочим, – сокрушаюсь, - я совсем с тобой не торговалась! Это не потому, что... а просто я не умею.." Карим не соглашается: "Неправда, – говорит, -Умеешь". "Как это?!" Я даже обиделась. "Да у тебя глаза, как у моей дочери. Вот и все, - он улыбается, явно вспомнив любимую дочку. - Бывает, сержусь на нее, а потом посмотрю в ее глаза, и не могу больше ругаться..."
Когда мы прощаемся, внезапно с огромной алой розой в руках появляется друг Карима, с которым они недавно носились по всему блошиному в поиске подходящих мне ручек для комода. Роза старенькая, как и все на этом пятачке земли, ее матерчатые лепестки давно пожухли, а стебель уже не может похвастаться блестящей шкуркой. Но вы можете мне не верить - это один из самых красивых цветков, которые я когда-либо видела.
Эли проталкивался через толчею переулка со своей многочисленной свитой и, кажется, ожидал встретить меня не больше, чем и я его, потому что он остановился как вкопанный, уставился на меня и несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, после чего он почему-то смешался, пробормотал "шалом", и процессия двинулась дальше по своим предвыборным делам.
Я всматриваюсь в старенький польский комод, подхожу к нему и первым делом засовываю голову в ящики и втягиваю носом его запах. В голове звучит что-то Ежи Петерсбурского, я провожу пальцами по подернутым вязью времени дверцам и понимаю, что мы будем жить долго и счастливо.
Обсудив детали, мы с продавцом Каримом вместе отправляемся в дебри блошиного рынка на поиски еще кое-чего из задуманной истории. По пути к нам присоединяются его друзья, так мы и идем – несколько больших дядек и пигалица-я. Уж не знаю, что я за впечатление такое беспомощное произвожу, да только то один меня за шиворот затаскивает на тротуар, спасая от машин, то другой басит: "Осторожно, девочка, тут острый угол, ударишься!" Они показывают мне вещи, но я доверяю только своему сердцу, и мы возвращаемся в лавку Карима ни с чем.
Сбегав за кофе, я застаю его сидящим на моем комоде. "Эй! – я смеюсь и ругаюсь. - Ну-ка слАЗЬ! Это теперь моя детка!" "Забирайся", - примирительно говорит Карим и освобождает место рядом. Я тоже запрыгиваю на комод, и мы принимаемся пить кофе, болтать ногами и разговаривать обо всем на свете.
"В следующий раз придешь, угощу тебя хорошим эспрессо!" - обещает Карим, презрительно скосившись на мой "соя латте". Тут настает мой черед высказать свое "фи". "Что ты сказал?! Эспрессо?! Да какой же ты араб после этого?!!" - присвистываю. "Аааа, я варил свой фирменный, тут начался такой бардак, никто работать не хотел".
Вдруг вспомнив, что я выложила ему всю сумму, даже не пискнув, я все-таки решаю заявить о себе, пусть даже для протокола. "Между прочим, – сокрушаюсь, - я совсем с тобой не торговалась! Это не потому, что... а просто я не умею.." Карим не соглашается: "Неправда, – говорит, -Умеешь". "Как это?!" Я даже обиделась. "Да у тебя глаза, как у моей дочери. Вот и все, - он улыбается, явно вспомнив любимую дочку. - Бывает, сержусь на нее, а потом посмотрю в ее глаза, и не могу больше ругаться..."
Когда мы прощаемся, внезапно с огромной алой розой в руках появляется друг Карима, с которым они недавно носились по всему блошиному в поиске подходящих мне ручек для комода. Роза старенькая, как и все на этом пятачке земли, ее матерчатые лепестки давно пожухли, а стебель уже не может похвастаться блестящей шкуркой. Но вы можете мне не верить - это один из самых красивых цветков, которые я когда-либо видела.