Волна - домашняя
"Садись!" - командует Карим, и я послушно падаю в старое кресло.
Скоро, правда, выясняется, что я слишком рано расслабилась, потому что звучит строгое "Пошли!" - и мы бежим по делам.
С Каримом очень смешно ходить по блошиному рынку: он скачет из стороны в сторону, на ходу обсуждает с другими торговцами насущные дела и раздает ценные советы. "Да ты что! - вопит он кому-то на другой стороне улицы. - Ты тут там того этого не крась! Не ляжет!" "Ты едешь туда-то? - это он вышел на середину проезжей части, и сует голову в кабину газика. - Захвати мне мастики, понял?" Я в это время принимаю свойский, и, как мне кажется, очень умный вид и искренне сияю.
"Вот она! - знакомит меня Карим с бодрым дяденькой так громко, словно представляет меня всему Яффо. - И налей-ка нам твоего персидского чаю." Мы проходим вглубь лавки перса, полностью завешенной старыми люстрами, бронзовыми светильниками и безумными паникадилами. Дядька заходит за ширму, чтобы через несколько минут торжественно поднести мне ароматно благоухающую фаянсовую пиалу. "Это все мой папа, он смешивает всякие сорта", - уклончиво отвечает он на мой вопрос.
Раздается телефонный звонок, и когда дядька с довольной физиономией кладет трубку, он смотрит на меня: "Да ты сама как лампочка." Я краснею. "Ну выкладывай, чего там у тебя."
Мы обсуждаем дело, болтаем о схожести "парсим" и русских, которую я легко нахожу, и он даже по-отечески чмокает меня в щечку.
Сговорившись с моим новым знакомым, я оборачиваюсь в поисках Карима, но его и след простыл. Когда я возвращаюсь к его лавке, выясняется, что пока я ходила, Карим притащил мне кофе и кусок яблочного пирога из соседнего кафе, и я, наконец, оседаю в кресло и вытягиваю ноги. Излишне добавлять, что кресло стоит посреди улицы, окруженное старыми чемоданами, патефонами, плошками и тумбочками. Тут же на тротуаре какой-то торговец сдирает набивку со старого дивана, рядом раззявил рот древний холодильник, мимо ходят туристы и местные ротозеи.
Пока, наевшись сладкого пирога, я дремлю в кресле, к лавке подтягиваются дядьки, садятся и закуривают. Мне ничего не остается, как приоткрыть один глаз. Мы обсуждаем, почему у меня на иврите испанский акцент, Давид "а-туркИ" рассказывает про фламенко, которое он играет в свободное от торговли время, потом бежит в машину и приносит мне пару старых ключей для моего комода.
"Слушай, - говорит мне один из дядек, пристально посмотрев мне, кажется, прямо в душу. - Тут на углу сдается лавка. Я же вижу в тебе… Давай к нам!".
"Я... я... я... жду знака судьбы!" – выпаливаю, наконец.
(Если бы мы снимали фильм, в этом месте на меня должна была бы накакать птичка, но мы всего лишь делимся сказками настоящей жизни).
Тут нас прерывает Карим, махом возвращая на землю:
"А сколько он с тебя возьмет, перс?"
Услышав ответ, он взвивается, смешно выпучивает глаза, надувается, притворно обиженно кричит на всю улицу: "ЧТОООООО?! КААААК?! Я ему… я ему клиентку привел! А оооон!!"
Словом, всем становится ясно: только что было задето его, каримово достоинство, и он, Карим, так этого не оставит.
"Подожди меня здесь! - если бы горные орлы умели говорить, они бы говорили именно так. - Я! Сейчас! Вернусь!"
Он возвращается через пять минут сияющий, медленно опускается на стул и небрежно бросает мне: "Скинул тебе сто шекелей". Тут же в упор смотрит на меня и нетерпеливо ждет восторга.
Нехотя вытащив себя из-под солнечного лоскутного одеяла, на какое-то время укрывшего от безумного перенапряжения, я еще раз забегаю к персу, сфотографировать кое-что. Пробираясь к выходу, слышу за моей спиной топот:
"Кстати! Хотел тебе сказать, что я тут подумал и решил сделать тебе скидку. В сто шекелей!"
Скоро, правда, выясняется, что я слишком рано расслабилась, потому что звучит строгое "Пошли!" - и мы бежим по делам.
С Каримом очень смешно ходить по блошиному рынку: он скачет из стороны в сторону, на ходу обсуждает с другими торговцами насущные дела и раздает ценные советы. "Да ты что! - вопит он кому-то на другой стороне улицы. - Ты тут там того этого не крась! Не ляжет!" "Ты едешь туда-то? - это он вышел на середину проезжей части, и сует голову в кабину газика. - Захвати мне мастики, понял?" Я в это время принимаю свойский, и, как мне кажется, очень умный вид и искренне сияю.
"Вот она! - знакомит меня Карим с бодрым дяденькой так громко, словно представляет меня всему Яффо. - И налей-ка нам твоего персидского чаю." Мы проходим вглубь лавки перса, полностью завешенной старыми люстрами, бронзовыми светильниками и безумными паникадилами. Дядька заходит за ширму, чтобы через несколько минут торжественно поднести мне ароматно благоухающую фаянсовую пиалу. "Это все мой папа, он смешивает всякие сорта", - уклончиво отвечает он на мой вопрос.
Раздается телефонный звонок, и когда дядька с довольной физиономией кладет трубку, он смотрит на меня: "Да ты сама как лампочка." Я краснею. "Ну выкладывай, чего там у тебя."
Мы обсуждаем дело, болтаем о схожести "парсим" и русских, которую я легко нахожу, и он даже по-отечески чмокает меня в щечку.
Сговорившись с моим новым знакомым, я оборачиваюсь в поисках Карима, но его и след простыл. Когда я возвращаюсь к его лавке, выясняется, что пока я ходила, Карим притащил мне кофе и кусок яблочного пирога из соседнего кафе, и я, наконец, оседаю в кресло и вытягиваю ноги. Излишне добавлять, что кресло стоит посреди улицы, окруженное старыми чемоданами, патефонами, плошками и тумбочками. Тут же на тротуаре какой-то торговец сдирает набивку со старого дивана, рядом раззявил рот древний холодильник, мимо ходят туристы и местные ротозеи.
Пока, наевшись сладкого пирога, я дремлю в кресле, к лавке подтягиваются дядьки, садятся и закуривают. Мне ничего не остается, как приоткрыть один глаз. Мы обсуждаем, почему у меня на иврите испанский акцент, Давид "а-туркИ" рассказывает про фламенко, которое он играет в свободное от торговли время, потом бежит в машину и приносит мне пару старых ключей для моего комода.
"Слушай, - говорит мне один из дядек, пристально посмотрев мне, кажется, прямо в душу. - Тут на углу сдается лавка. Я же вижу в тебе… Давай к нам!".
"Я... я... я... жду знака судьбы!" – выпаливаю, наконец.
(Если бы мы снимали фильм, в этом месте на меня должна была бы накакать птичка, но мы всего лишь делимся сказками настоящей жизни).
Тут нас прерывает Карим, махом возвращая на землю:
"А сколько он с тебя возьмет, перс?"
Услышав ответ, он взвивается, смешно выпучивает глаза, надувается, притворно обиженно кричит на всю улицу: "ЧТОООООО?! КААААК?! Я ему… я ему клиентку привел! А оооон!!"
Словом, всем становится ясно: только что было задето его, каримово достоинство, и он, Карим, так этого не оставит.
"Подожди меня здесь! - если бы горные орлы умели говорить, они бы говорили именно так. - Я! Сейчас! Вернусь!"
Он возвращается через пять минут сияющий, медленно опускается на стул и небрежно бросает мне: "Скинул тебе сто шекелей". Тут же в упор смотрит на меня и нетерпеливо ждет восторга.
Нехотя вытащив себя из-под солнечного лоскутного одеяла, на какое-то время укрывшего от безумного перенапряжения, я еще раз забегаю к персу, сфотографировать кое-что. Пробираясь к выходу, слышу за моей спиной топот:
"Кстати! Хотел тебе сказать, что я тут подумал и решил сделать тебе скидку. В сто шекелей!"