Когда я стану большим
Когда я стану большим, я не буду больше нетерпеливо крутиться возле двери каждый вечер, когда часы бьют шесть. Я буду солидно прохаживаться взад-вперед по прихожей, делая вид, что мне все равно.
Когда я стану большим, я сделаю так, чтобы у нее было все, чего ей захочется: королевство, розовый сад и эта, как ее… скороварка.
Она больше никогда не будет болеть - потому что я ведь буду взрослый и смогу ее защитить ото всех: и от драконов, и от головной боли. Я выйду с мечом на ее врагов, я вопьюсь им в глотку - и принесу ей их скальп. Представляете, скальп дракона! Ну, она, конечно, завизжит сначала, потом отругает меня за безрассудство, но я-то знаю, как она на самом деле обрадуется.
Пока я буду защищать ее, она будет целыми днями расхаживать в ее-моем любимом платье, таком гладком и приятном на ощупь, читать книжки про приключения, чтобы потом мне их пересказывать, а в свободное время - ходить к кос-ме-то-ло-гу, или как он там называется, на которого у нее пока все никак не хватает времени.
Еще я каждый месяц буду покупать ей любимые духи.
Я не знаю, кто ее обижает. Но я все время ее защищаю, пусть даже и мысленно. Иногда я фантазирую о том, как на нее нападает оса или динозавр, а я мчусь в бой. А на днях я чуть не укусил нашего соседа! Мы направлялись в школу, она накрутила мне на шею кусачий шарф (ни за что не стану носить шарфы, когда вырасту!), он ехал с нами в лифте и что-то говорил ей - я не понял что, но его тон мне не понравился.
И, главное, когда я вырасту, она никогда-никогда не будет больше плакать. Особенно в кухне. Однажды вечером, давно, на прошлой неделе, когда она думала, что я сплю, а я играл с машинками под одеялом, она сидела за столом и, опустив голову на руки, всхлипывала. Я это знаю, потому что я прокрался тогда на кухню в пижаме и долго стоял, оцепенелый, спрятавшись за дверью. Как же мне хотелось выхватить мой новый верный меч, подаренный Ленькой на день рождения, с блестящей рукояткой, вылететь на середину кухни на коне и закричать: “Не плачь! Кто тебя обидел? Ты только скажи!” Но я этого не сделал. Я только все стоял и стоял, не в состоянии пошелохнуться, как будто мои коленки превратились в лед.
Когда я вырасту, я ни за что больше не буду бояться ее слез. А пока я знаю, она не хочет, чтобы я видел ее грустной.
Когда я стану большим, я буду много есть, ей на радость. Я даже молочный суп буду любить, ну чтобы ее порадовать. Пока я маленький, мне это не удается - но я, честное слово, стараюсь.
Когда я стану большим, она никогда не умрет.
Когда я стану большим, она больше не сможет сказать мне: я тебя не люблю. Когда я буду взрослым, она никогда больше не бросит меня - потому что мы договорились, что будем вместе всегда. И я хранил верность нашему молчаливому обету и приносил домой зарплату, а она встала, хлопнула дверью и ушла. Это как если бы вы все свои деньги поставили на одну карту, и все потеряли в одну секунду. Такого больше не случится, когда я буду большим и сильным. Никогда мне не придется снова доказывать себе, на что я способен, когда я стану большим…
Когда я стану совсем-совсем большим, почти старым, лет в тридцать, у нас родятся дети. Штуки две-три. Ну потому что так все делают. Я думаю, это значит, я ее люблю. Самих-то детей мне не очень хочется заводить, что я, девчонка, что ли.
Вечерами я буду возвращаться домой с работы, на которой я буду охотиться за деньгами, а на самом деле - на мамонта. Я буду стараться изо всех сил опередить остальных и первым убить его, чтобы она могла мной гордиться! Потом пусть и другие убивают, мне не жалко, но я должен это сделать первым. Повесив шкуру мамонта на вешалку в коридоре, я буду гладить ее волосы. Они у нее, как чай - притронешься, и мир сразу запахнет вкусно-вкусно, а тебе сразу сделается тепло.
Каждый раз, когда я буду умирать от ОРЗ, она будет охать и прикладывать мне уксусные компрессы ко лбу и вздыхать, глядя на градусник - ведь у ее любимого температура 37, а с этим не шутят.
Когда я стану большим, она никогда больше не будет пичкать меня “полезной едой” (я передумал насчет молочного супа). Ведь охотнику необходим сахар. Поэтому я буду есть только шоколадки и, иногда, мороженое. И она никогда не станет отказывать мне в вертолетах и солдатиках - ведь я стараюсь для нее, неустанно отрабатывая тактические удары по противнику на ковре в гостиной.
Когда у меня будут случаться неприятности на работе (я знаю, от этого никуда не денешься), я буду приходить домой мрачный. Она будет молча гладить меня по спине, а я все никак не буду прекращать супиться. Но как только она отымет руку, я скажу: "Почему ты убрала руку?! Верни!" - "Но ты же огрызаешься!" - "Да, - отвечу я, - я огрызаюсь. Я и буду огрызаться. А ты не обращай внимание, а гладь, гладь!"
Конечно, она мало что будет соображать в моих охотничьих и других важных мужских делах - она все-таки девочка. Я это понимаю и не ожидаю слишком многого.
Но, Господи, помоги мне доказать ей, что весь мир принадлежит ей, и что дал его ей - я.
Когда я стану большим, я сделаю так, чтобы у нее было все, чего ей захочется: королевство, розовый сад и эта, как ее… скороварка.
Она больше никогда не будет болеть - потому что я ведь буду взрослый и смогу ее защитить ото всех: и от драконов, и от головной боли. Я выйду с мечом на ее врагов, я вопьюсь им в глотку - и принесу ей их скальп. Представляете, скальп дракона! Ну, она, конечно, завизжит сначала, потом отругает меня за безрассудство, но я-то знаю, как она на самом деле обрадуется.
Пока я буду защищать ее, она будет целыми днями расхаживать в ее-моем любимом платье, таком гладком и приятном на ощупь, читать книжки про приключения, чтобы потом мне их пересказывать, а в свободное время - ходить к кос-ме-то-ло-гу, или как он там называется, на которого у нее пока все никак не хватает времени.
Еще я каждый месяц буду покупать ей любимые духи.
Я не знаю, кто ее обижает. Но я все время ее защищаю, пусть даже и мысленно. Иногда я фантазирую о том, как на нее нападает оса или динозавр, а я мчусь в бой. А на днях я чуть не укусил нашего соседа! Мы направлялись в школу, она накрутила мне на шею кусачий шарф (ни за что не стану носить шарфы, когда вырасту!), он ехал с нами в лифте и что-то говорил ей - я не понял что, но его тон мне не понравился.
И, главное, когда я вырасту, она никогда-никогда не будет больше плакать. Особенно в кухне. Однажды вечером, давно, на прошлой неделе, когда она думала, что я сплю, а я играл с машинками под одеялом, она сидела за столом и, опустив голову на руки, всхлипывала. Я это знаю, потому что я прокрался тогда на кухню в пижаме и долго стоял, оцепенелый, спрятавшись за дверью. Как же мне хотелось выхватить мой новый верный меч, подаренный Ленькой на день рождения, с блестящей рукояткой, вылететь на середину кухни на коне и закричать: “Не плачь! Кто тебя обидел? Ты только скажи!” Но я этого не сделал. Я только все стоял и стоял, не в состоянии пошелохнуться, как будто мои коленки превратились в лед.
Когда я вырасту, я ни за что больше не буду бояться ее слез. А пока я знаю, она не хочет, чтобы я видел ее грустной.
Когда я стану большим, я буду много есть, ей на радость. Я даже молочный суп буду любить, ну чтобы ее порадовать. Пока я маленький, мне это не удается - но я, честное слово, стараюсь.
Когда я стану большим, она никогда не умрет.
Когда я стану большим, она больше не сможет сказать мне: я тебя не люблю. Когда я буду взрослым, она никогда больше не бросит меня - потому что мы договорились, что будем вместе всегда. И я хранил верность нашему молчаливому обету и приносил домой зарплату, а она встала, хлопнула дверью и ушла. Это как если бы вы все свои деньги поставили на одну карту, и все потеряли в одну секунду. Такого больше не случится, когда я буду большим и сильным. Никогда мне не придется снова доказывать себе, на что я способен, когда я стану большим…
Когда я стану совсем-совсем большим, почти старым, лет в тридцать, у нас родятся дети. Штуки две-три. Ну потому что так все делают. Я думаю, это значит, я ее люблю. Самих-то детей мне не очень хочется заводить, что я, девчонка, что ли.
Вечерами я буду возвращаться домой с работы, на которой я буду охотиться за деньгами, а на самом деле - на мамонта. Я буду стараться изо всех сил опередить остальных и первым убить его, чтобы она могла мной гордиться! Потом пусть и другие убивают, мне не жалко, но я должен это сделать первым. Повесив шкуру мамонта на вешалку в коридоре, я буду гладить ее волосы. Они у нее, как чай - притронешься, и мир сразу запахнет вкусно-вкусно, а тебе сразу сделается тепло.
Каждый раз, когда я буду умирать от ОРЗ, она будет охать и прикладывать мне уксусные компрессы ко лбу и вздыхать, глядя на градусник - ведь у ее любимого температура 37, а с этим не шутят.
Когда я стану большим, она никогда больше не будет пичкать меня “полезной едой” (я передумал насчет молочного супа). Ведь охотнику необходим сахар. Поэтому я буду есть только шоколадки и, иногда, мороженое. И она никогда не станет отказывать мне в вертолетах и солдатиках - ведь я стараюсь для нее, неустанно отрабатывая тактические удары по противнику на ковре в гостиной.
Когда у меня будут случаться неприятности на работе (я знаю, от этого никуда не денешься), я буду приходить домой мрачный. Она будет молча гладить меня по спине, а я все никак не буду прекращать супиться. Но как только она отымет руку, я скажу: "Почему ты убрала руку?! Верни!" - "Но ты же огрызаешься!" - "Да, - отвечу я, - я огрызаюсь. Я и буду огрызаться. А ты не обращай внимание, а гладь, гладь!"
Конечно, она мало что будет соображать в моих охотничьих и других важных мужских делах - она все-таки девочка. Я это понимаю и не ожидаю слишком многого.
Но, Господи, помоги мне доказать ей, что весь мир принадлежит ей, и что дал его ей - я.