Волна - ночная
Пожалуй, так.
Когда-то, когда я еще пряталась от мира за длинной челкой, стоило темноте осесть на город, мои крылья расправлялись, становилось легче дышать, и я смелее смотрела на мир. И по сей день, ночью я бесстыдней разглядываю людей, а к моей походке прибавляется чуть заметная щепотка приятной расхлябанности. Чтобы не мешать ей, в темноте мне особенно нравится ходить в свободной одежде: низких брюках с карманами или подтяжками, кедах и коротких куртках.
Мы не общались года два, и я успела позабыть, как люблю эту улицу ночью. Мой маршрут всегда один и тот же, и прогулка занимает всего минут десять. И хотя эту пробежку нельзя отнести к моим любимым "шляниям и болтаниям", я все же нет-нет, да успеваю выхватить из темноты яркие зернышки.
Первым меня встречает пустеющий торговый центр. В этот час еще чувствуется его божественное предназначение: люди торопятся сделать последние покупки, эскалаторы резво струятся, продавцы подсчитывают выручку. Больше всего я люблю смотреть, как, покончив с кассой, они нажимают на волшебную кнопочку, и жалюзи начинают ползти вниз, скрывая от глаз покупателей цветные товары. Сумки, плетеные корзины и телевизоры скрываются, платья прощально машут рукавами в исчезающих витринах: До свидания! До завтра! Спокойной ночи!
Я оборачиваюсь и начинаю вертеться волчком, пытаясь уловить, откуда доносятся удивительно красивые звуки. Сначала я отношу их на счет магазина, будто его владельцы выдали поздним посетителям кулечек с нотами вместо карамелек. Потом брожу глазами по улице. Но все тщетно - еще не пробил час, когда суждено произойти чуду. Это случится позже.
Я скачу по улице, навстречу мне бегут ступеньки, чок-чоп - это я лечу в легких кедах вверх и скатываюсь вниз . Краем глаза наблюдаю за бродягой, он всегда ютится на этом углу со своим скромным скарбом, и кошусь на мое любимое кафе (там мне однажды заварили особенно крепкий чай, а своевременный чай это.., сами знаете). Я все замечаю, но я тороплюсь, поэтому все-все рассмотрю позже, на обратном пути, обещаю!
Выйдя из здания, я сильнее кутаюсь в куртку, втягиваю прохладный воздух и ныряю в улицу. Это мое время – я, наконец, позволяю себе поболтать с каждым знакомым домом.
Фасады пестрят богатыми витринами, но настоящие, честные вещи происходят, конечно, в сердце, а не на крашеных ресницах. Вот витрина светится золотом, тут продают дорогие авторучки - я жмурюсь от сияния, и, вдруг, словно сузив диафрагму фотоаппарата, замечаю знакомую маленькую лавочку во дворе со скромной вывеской "Письменные принадлежности". Мой нос улавливает аромат жарк'ого - я знаю, что в этот самый момент хозяйка магазина, немолодая немка Гретель, достает из печи глиняный горшок и шумно ставит его на стол перед домочадцами.
А вот один из любимых: магазин старых плакатов. На витрине почему-то стоит ржавый сифон... Тут же, во дворе, в подвале, обитает продавец старых пластинок. Высокий, в потолок, он носит длинный колпак, не снимая его ни днем, ни ночью. Он угрюм, но и его можно разговорить, поверьте мне на слово.
Около следующей подворотни меня поджидает Кошка. Нагловатая и одинокая, как многие на этой улице, она старательно потрошит баночку творога. Заметив мой взгляд, Кошка кивком указывает мне на кучу мусора, видимо, приглашая тоже перекусить, затем на кривом русском жалуется на жизнь и возвращается к своим кисломолочным делам.
Магазин музыкальных инструментов мне непонятен, но красив, поэтому я на секунду останавливаюсь. И тут же замираю. Вот же он, источник Музыки, приветствовавшей меня в начале вечера. Нет, не в блестящем магазине с гладкими гитарами и лаковыми роялями: он стоит по ту сторону улицы, лет шестидесяти, в скромных, но аккуратно отутюженных брюках и потертых туфлях. Я срываюсь с места и мчусь через дорогу. И вот мы, наконец, вместе. Он укоризненно смотрит на меня, я оправдываюсь: "Ты же знаешь, что я никак не могла прийти раньше... Да ты и сам хорош..."
Положив в удивленно приоткрытый футляр свою малую лепту, я встаю в сторонке. Предательская соринка попадает в глаз, но мое тело обволакивает свет.
- Моя скрипка многое повидала в этой жизни, доченька.
- Папа..?
Но она все поет и поет мне колыбельную, мир восходит и туманится перед глазами, уставшие ноги охватывает дремота, и я, причмокнув, как младенец, напившийся теплого молока, наконец, засыпаю...
Когда-то, когда я еще пряталась от мира за длинной челкой, стоило темноте осесть на город, мои крылья расправлялись, становилось легче дышать, и я смелее смотрела на мир. И по сей день, ночью я бесстыдней разглядываю людей, а к моей походке прибавляется чуть заметная щепотка приятной расхлябанности. Чтобы не мешать ей, в темноте мне особенно нравится ходить в свободной одежде: низких брюках с карманами или подтяжками, кедах и коротких куртках.
Мы не общались года два, и я успела позабыть, как люблю эту улицу ночью. Мой маршрут всегда один и тот же, и прогулка занимает всего минут десять. И хотя эту пробежку нельзя отнести к моим любимым "шляниям и болтаниям", я все же нет-нет, да успеваю выхватить из темноты яркие зернышки.
Первым меня встречает пустеющий торговый центр. В этот час еще чувствуется его божественное предназначение: люди торопятся сделать последние покупки, эскалаторы резво струятся, продавцы подсчитывают выручку. Больше всего я люблю смотреть, как, покончив с кассой, они нажимают на волшебную кнопочку, и жалюзи начинают ползти вниз, скрывая от глаз покупателей цветные товары. Сумки, плетеные корзины и телевизоры скрываются, платья прощально машут рукавами в исчезающих витринах: До свидания! До завтра! Спокойной ночи!
Я оборачиваюсь и начинаю вертеться волчком, пытаясь уловить, откуда доносятся удивительно красивые звуки. Сначала я отношу их на счет магазина, будто его владельцы выдали поздним посетителям кулечек с нотами вместо карамелек. Потом брожу глазами по улице. Но все тщетно - еще не пробил час, когда суждено произойти чуду. Это случится позже.
Я скачу по улице, навстречу мне бегут ступеньки, чок-чоп - это я лечу в легких кедах вверх и скатываюсь вниз . Краем глаза наблюдаю за бродягой, он всегда ютится на этом углу со своим скромным скарбом, и кошусь на мое любимое кафе (там мне однажды заварили особенно крепкий чай, а своевременный чай это.., сами знаете). Я все замечаю, но я тороплюсь, поэтому все-все рассмотрю позже, на обратном пути, обещаю!
Выйдя из здания, я сильнее кутаюсь в куртку, втягиваю прохладный воздух и ныряю в улицу. Это мое время – я, наконец, позволяю себе поболтать с каждым знакомым домом.
Фасады пестрят богатыми витринами, но настоящие, честные вещи происходят, конечно, в сердце, а не на крашеных ресницах. Вот витрина светится золотом, тут продают дорогие авторучки - я жмурюсь от сияния, и, вдруг, словно сузив диафрагму фотоаппарата, замечаю знакомую маленькую лавочку во дворе со скромной вывеской "Письменные принадлежности". Мой нос улавливает аромат жарк'ого - я знаю, что в этот самый момент хозяйка магазина, немолодая немка Гретель, достает из печи глиняный горшок и шумно ставит его на стол перед домочадцами.
А вот один из любимых: магазин старых плакатов. На витрине почему-то стоит ржавый сифон... Тут же, во дворе, в подвале, обитает продавец старых пластинок. Высокий, в потолок, он носит длинный колпак, не снимая его ни днем, ни ночью. Он угрюм, но и его можно разговорить, поверьте мне на слово.
Около следующей подворотни меня поджидает Кошка. Нагловатая и одинокая, как многие на этой улице, она старательно потрошит баночку творога. Заметив мой взгляд, Кошка кивком указывает мне на кучу мусора, видимо, приглашая тоже перекусить, затем на кривом русском жалуется на жизнь и возвращается к своим кисломолочным делам.
Магазин музыкальных инструментов мне непонятен, но красив, поэтому я на секунду останавливаюсь. И тут же замираю. Вот же он, источник Музыки, приветствовавшей меня в начале вечера. Нет, не в блестящем магазине с гладкими гитарами и лаковыми роялями: он стоит по ту сторону улицы, лет шестидесяти, в скромных, но аккуратно отутюженных брюках и потертых туфлях. Я срываюсь с места и мчусь через дорогу. И вот мы, наконец, вместе. Он укоризненно смотрит на меня, я оправдываюсь: "Ты же знаешь, что я никак не могла прийти раньше... Да ты и сам хорош..."
Положив в удивленно приоткрытый футляр свою малую лепту, я встаю в сторонке. Предательская соринка попадает в глаз, но мое тело обволакивает свет.
- Моя скрипка многое повидала в этой жизни, доченька.
- Папа..?
Но она все поет и поет мне колыбельную, мир восходит и туманится перед глазами, уставшие ноги охватывает дремота, и я, причмокнув, как младенец, напившийся теплого молока, наконец, засыпаю...